Меня арестовали
24 апреля 1999 года. Это было утром, но не
ранним, а ближе к полудню. Я заворачивал
за угол дома, как увидел идущих не спеша
двух молодых людей. Почему я обратил на
них внимание? Не знаю. Может быть потому,
что одеты они были как-то бедно, не
по-современному. Я их обогнал, открыл
ключом дверь в подъезд. Парни зашли
следом. Поднявшись на один пролет
лестницы, я заметил, что они не закрыли
за собой дверь.
- Домофон
поставили специально для того, чтобы
дверь в подъезд закрывалась, - говорю я
им.
- А там еще люди
идут, - ответили мне.
И действительно,
в подъезд вбежали еще двое. Меня прижали
к стене. И надели наручники. Впятером,
группой, мы вышли из подъезда и направились
к машине. Это был «Москвич», куда мы с
трудом втиснулись. Меня посадили в центр
на заднее сиденье.
Я был ошеломлен
и ничего не понимал. Кто это? Милиция,
бандиты или еще кто.
- Вы кто, из
органов? - обратился я к их старшему.
- Да.
- Куда мы едем?
- Скоро узнаешь.
- Я арестован?
Вы уверены, что взяли того человека? Вы
не спросили даже документов. У меня с
собой паспорт.
- Давай сюда.
Так моя жизнь
разделилась на две части: «До тюрьмы»
и «После тюрьмы».
Приехали мы на
улицу Чайковского, дом 30 (город
Санкт-Петербург). При входе в княжеский
особняк висела табличка: «РУБОП»,
управление по борьбе с организованной
преступностью. А внутри стояли люди в
камуфляже с автоматами. Конечно, это
были так называемые «лихие девяностые»
годы. Мы поднялись на третий этаж, пошли
по коридору. Вдоль всей стены были
вмонтированы железные кольца, у которых,
пристегнутые наручниками, стояли люди,
бандиты. Меня также приковали к одному
из этих колец. И так я простоял много
часов. Допросы начались ближе к ночи.
После допросов,
уже глубокой ночью, меня обыскали. Сняли
очки, часы, ремень, шнурки из ботинок.
Оставив мне только пачку сигарет. И
повели дворами в ИВС, в изолятор временного
содержания. Вид у меня, конечно, был
жалок. Ботинки падают с ног, рука
поддерживает брюки, вторая скована с
конвоиром. Да еще в темноте надо без
очков углядеть, чтобы не споткнуться
обо что-нибудь.
ИВС располагается
(располагался) на двух верхних этажах
дома на Захарьевской улице, бывшей
Каляева. Из форточки моей камеры (забегая
вперед) открывался вид на Большой Дом.
Наверное, это было как Предупреждение
и Назидание.
Конвоиры сдают
меня местной администрации. Снова обыск,
шмон. Я лишаюсь и половины сигарет в
пачке. Потом снятие отпечатков пальцев.
И камера.
В камере горит
тусклая лампочка. У стен стоят четыре
деревянные широкие лавки, типа, кровати.
Две из них заняты, там спят. Я ложусь на
свободную. Ну вот, можно, наверное,
собраться с мыслями. А мысли совсем не
веселы. Обвинения предъявлены по особо
тяжкой статье. От 7 до 15. Семь лет в тюрьме?
Столько я не выдержу. Лучше покончить
все одним махом, прямо здесь, сейчас. У
меня есть шарф, затянуть его на шее
потуже. Пути назад нет, жизнь закончена.
Утром просыпаются
сокамерники, разговаривают между собой.
Молодые парни, говорят по русски, но
половину слов я не понимаю. Это уголовный
жаргон, сленг. Потянулись мучительные
часы и дни заключения. Одна и та же
лампочка, одна и та же шконка (кровать).
Изредка допросы, изредка еда, изредка
разговоры. И все больше мысли, мысли,
черные мысли. Адвокат сказал, что в ИВС
не могут держать более трех дней. А потом
или на свободу или в Кресты.
На третий день
пребывания в изоляторе, меня вызвали
на этап, в Кресты. Я понял, что волю увижу
не скоро, если увижу ее вообще. Надо было
готовиться к самому худшему.
Кресты
Но худшее
превзошло мои ожидания. В темном автозаке
нас перевезли с Захарьевской улицы на
Арсенальную набережную. Автозак подъехал
вплотную к стене во внутреннем дворике
Крестов, так что из темного кузова
грузовика я перешел сразу в полутемный
тюремный коридор. Нас разместили в
камерах так называемого «Собачника».
Собачник — это первый этаж целого
корпуса (каждый «крест» тюрьмы, всего
их два, состоит из четырех корпусов),
место сбора этапированных, некий
отстойник. Камера «собачника» - стандартная
камера Крестов, около 8 квадратных
метров. Вдоль стен стоят низенькие
скамейки. На возвышении у входа
располагается «дальняк», отхожее место.
В советское время в стране были такие
общественные туалеты, где сливная трубы
уходила прямо в пол, а для ног были
предусмотрены специальные подставки
по форме подошвы, чтобы на них вставать.
В собачниках Крестов из этих больших
труб, уходящих вертикально вниз, частенько
вылезали крысы.
Потянулось
тягостное ожидание. Народу в камеру
постепенно набиралось все больше и
больше. Сидеть на деревянной низкой
скамейке было неудобно, но и вставать
было проблематично, так как твое место
сразу занимали стоявшие. «Контингент»
составляли, в основном, молодые парни.
Средний возраст «сидельцев» в тюрьме
был, я думаю, лет 20. Большинство попало
сюда впервые, но оказались и те, кто
ранее здесь уже бывал. Пошли рассказы
про местные нравы и обычаи, от них
становилось жутко. Вещей у меня с собой
не было, но некоторые узники были с
баулами, большими сумками. Кто-то достал
кипятильник, его прикрепили к оголенным
проводам, торчащим из стены. Заварили
чай, чифир. Чифир на тюремном (или каком
там) жаргоне означает очень крепкий
чай. Точнее, чай, в котором воду кипятят
вместе с заваркой. Большую кружку с
чифиром пустили по кругу. Отхлебнул из
нее и я.
За железной
дверью камеры слышались лязганье других
дверей, крики людей, лай собак. Окна с
собачнике не было, оно заложено стеклянным
кирпичом. Свет немного проходит, но
ничего снаружи не видно. Когда стемнело,
нас вывели в коридор и стали распределять
по другим камерам. И тут реально я увидел,
как человек сошел с ума (ведь не могут
же они арестовать сумасшедшего). Молодой
парень в спортивном костюме бегал по
мрачному коридору и что-то кричал
нечленораздельное. Его дикий истерический
хохот вгонял сердце еще дальше в пятки.
На ночь завели
в специальный, «спальный» собачник. Там
в два ряда стояли большие стеллажи из
неструганых досок. Большинство полезло
наверх, а кому не хватило места, легли
внизу. Позже я узнал, что в камере, в
постоянной камере, куда нас после
«поднимут», спросят, где ночевал в
собачнике. Наверху или внизу. Потому
что, если спал внизу, то существует более
высокая вероятность подцепить какую-нибудь
заразу. Например, вшей.
Утром помывка,
медосмотр. Душ заключается только в
предоставлении воды (хорошо, что горячей).
Нет ни мыла, ни полотенец, ни, тем более,
чистого белья. А мои вещи уже все в
ужасном антисанитарном состоянии.
После медосмотра,
где кровь из вены взяли иглой невиданной
толщины, последний шмон. Отбирают вообще
все. Включая сигареты и зажигалки. Но,
отобранное можно обратно выкупить, если
уцелели от обыска деньги. У меня их
отобрали еще в РУБОПе. Вот, военнослужащий
без знаков отличия, в камуфляже, берет
сапожный нож и разрезает мои ботинки.
Оттуда вынимаются супинаторы, металлические
пластины. Ничего, похожу и в таких, без
супинаторов и без шнурков. Кое-кто вообще
без обуви, в пластмассовых баночках
из-под Воймикса (масла, бывшего тогда в
продаже).
На шмоне
присутствует много «масок». Маски —
это сотрудники в масках. На головах у
них одеты черные тряпочные мешки, прорези
только для глаз, носа и рта. Маски — это
специальное силовое подразделение в
тюрьме. Молодые здоровые ребята, прыгают
как козлики, угрожающе кричат и размахивают
дубинками. Они тоже хотят поживиться,
на шмоне.
После обыска
производится «подъем» в «хаты». «Опущение»
в тюрьме подразумевает только одно. Об
этом, возможно, ниже.
Хата
Во втором
корпусе, в корпусном «стакане», куда
меня доставили, идет распределение по
камерам. Проводят его оперативники. По
очереди вызываются подследственные. В
тюрьме (СИЗО, следственном изоляторе)
нет подозреваемых, есть только
подследственные и подсудимые. Нет и
осужденных, они этапируются в другие
места. Предъявлено обвинение, это значит,
что твое место в СИЗО, в тюрьме.
Меня вызывает
уже «мой» оперативник. Это капитан
внутренней службы. Форма у него не
милицейская, а как будто военная,
различаются по цвету только канты. В
армии цвет кантов (общевойсковой)
красный, во внутренней службе (МВД) -
малиновый. Имя, фамилия, статья, как, за
что, будем ли помогать следствию? Будем.
Тогда надо держать капитана в курсе
всех дел, происходящих в камере. Согласен?
Надо подумать. Ах, подумать? Статья 163
особо тяжкая, значит, пойдешь в камеру,
где сидят убийцы, насильники и рэкетиры.
Этого - в 218. «Ключник» ведет меня в
камеру. Вот она, Два Один Восемь. Четвертый
этаж. Большим ключом (как у Буратино)
сопровождающий открывает железную
дверь. Я делаю шаг вперед, дверь за спиной
закрывается. В этой «хате» я проведу
почти ровно год, с апреля 1999 по апрель
2000 года. Здесь я встречу новое тысячелетие.
Об этом я тогда еще не знал...
НА САЙТ